Проза 14-17
Люди жили…
Люди выживали…
Что оставалось им ещё делать? Иногда, казалось, что предел был уже близок, но на самом деле он просто не существовал. Каждый следующий день войны казался последним. Каждое утро было полно мучительных ожиданий. И всё же наступал вечер.
Страшно идти в неизвестном направлении, ставя ногу в пустоту. Люди, прожившие часть своей жизни войной, навсегда изменились. Они уже не могут стать такими, как мы, родившиеся и существовавшие в мирное время.
Беречь каждую крошку хлеба, как крошку своего мимолётного счастья… Мы уже никогда не научимся этому. А люди войны никогда не забудут эту науку. Мечты, вечные мечты о мире, о прекрасной жизни жили бок обок с ними на протяжении всей войны.
Эти люди ранимы. Их так легко обидеть нечаянным словом, напугать воспоминанием… Но это плата за те годы, когда была нужна железная стойкость, решительность действий и непоколебимая воля.
Всё это было… Иначе мы не появились бы на свет. Иначе уничтожили бы нашу страну.
А какими стали люди войны? Думать о других, сопереживать, спешить на помощь – вот чему научились они. Но сколько горя и бед обрушилось на них! Кто-то терял своих близких каждый день. Кто-то сам стоял на краю гибели.
Трудились в тылу, бились на фронте – все были едины. Все были единым клубком, который пытался выжить. Выжить и сохранить страну потомкам. И отмстить…
Да, мы не будем такими, как они. Мы не познали войны. И это наш выбор. Но что лучше, ничего не видеть, не слышать, живя в собственном мире, или всё же познать истину, но заплатить за это многое? Слишком многое надо отдать, если пойти этим путём… А если всё изменить и направиться в другую сторону? И добиваться истины мирным методом. Пусть будет так… Пусть никогда не узнают войны наши дети. Пусть они ищут выход из своей бессердечности, что является вечной проблемой человечества, сами, а не из-под плётки. Пусть их меняет жизнь, а не война, которая может быть только смертью. Только смертью и не чем больше…
Я не понимал тогда, что значит смерть. Уйти, умереть за Родину – это было что-то вроде медали. А страх? Страха не было и очень долго. Он не появился даже, когда плакала, провожая меня мама, когда сестра в истерике заперлась в своей комнате. Были только горькая досада и дурацкий стыд за родственников. Господи, как же самому теперь стыдно... А страх стал просыпаться потом. В первый раз я почувствовал его в поезде.
Во время небольшой остановки вышли прогуляться две девчонки-радистки, с которыми я вместе ехал. Тут началась бомбёжка. Но нам повезло. Только девчонки не вернулись. И я, дурак, далеко не сразу понял, что с ними случилось. Потом была первая атака. Все бежали вперёд с криком «ура», а я стоял, как вкопанный, пока сзади не толкнул какой-то старый солдат, при этом гадко выматерив. После, когда бой перешёл в рукопашную, на меня налетел маленький, но коренастый немец. Я, недолго думая, всадил в него штык. Немец вскинул руки и завопил. Об этом я догадался только по его губам, такой шум стоял вокруг. Я думаю, он проклял меня на своём языке. До сих пор мне снится его перекошенное лицо. Потом я стал обыкновенным солдатом. Уже не было страшно. Очень скоро меня ранили. Боли я не чувствовал, но с земли подняться не мог. Вокруг творилось что-то страшное, а разглядывал камни перед своим лицом.
За всю войну я получил много ранений: такое впечатление, будто не тело у меня, а решето. И всегда я видел перед своим носом камни. Серые и жёсткие... Слёзы, горе, смерть – вот что составляет войну! Война – это страшно!.. Я хочу, чтобы эта была последней. Я прошу вас, чтобы она была последней. И больше ничего не надо. Ничего, только мира...
А.Н.Башлачёву
Он шел по узкой алее. Казалось, вся жизнь его была в далеком бессмысленном прошлом. Всё было чужим и странным. Тогда стояла осень: не то, чтобы очень холодно, но руки зябли. Ему не хотелось спать. Странно… Он не спал уже двое суток. Тихо было. Листья шуршали под ногами. Ему не хотелось домой. Он хотел думать. Думать и понять, для чего он здесь… Разве нужен он кому-то? Он хотел любить весь мир, но мир его не любил.
Иногда он хотел плакать, но теперь слёз не было. Он жил выдуманной жизнью. Вот глупость…
Эти люди… Они никогда не поймут, зачем он здесь. Их радуют его песни, но кто-то видит в них монеты. Они видят монеты и радуются. Хотя бы так… А что они ещё видят? Один из десяти не скажет, что песня – это, прежде всего, слава. Неужели ради него и петь? Почему бы и нет…
Словно жилы тянут. Словно кровь допивают. Дыхание выходит, а вдохнуть нельзя. Воздух отравлен. Кажется, он сходил с ума…
Осень пронеслась невидимкой. Он не ждал Нового года, но он наступил. Нельзя дышать полной грудью. Давит эта тяжесть. Больно, Господи, как больно, он и так давно молчал, но, всё равно, было больно. Старые слова проели сердце насквозь…
Сегодня он увидел солнце. Оно было такое яркое. Первая весть весны. До неё ещё далеко, но февральское солнце уже греет лицо, греет душу. Он брёл по хрустящему снегу, скрипящему, смешно так. И воздух вдруг показался свежим. И душа согрелась. Он хотел плакать от счастья. Он только теперь понял, что это значит. Это когда хочется рыдать навзрыд и смеяться одновременно, а от эмоций разрывает. Впервые за долгое-долгое время ему было так хорошо. Он шел все быстрее, быстрее, побежал, полетел, Господи, он умеет летать!
Он вбежал в свою комнату. Скину пальто. Что-то рвалось из груди, голову охватила паника. Он метался из угла в угол, схватил гитару, бросил на кровать, снова схватил, сжал гриф так, что тот, казалось, разломится. Струны врезались в руку. Он закрыл глаза и стал ждать. Он не знал, о чём сейчас будут петь мысли, он просто ждал.
Но они молчали. Кажется, он простоял с закрытыми глазами целую вечность. Что-то тяжёлое и мерзко солёное вновь стало обволакивать грудь. Дышать становилось всё сложнее. Он открыл глаза. Февральское солнце пробивалось через грязные стёкла, лучи были мутными. Он посмотрел на свою ладонь, она была исполосована отпечатками струн. Руки безжизненно опустились, гитара со стоном ударилась об пол. Он почувствовал, что задыхается, и распахнул окно. Морозный воздух по-прежнему казался свежим, он хотел окунуться в него полностью, залез на подоконник. Посмотрел вниз. Ух, ты, высоко! А ведь здорово было бы улететь от этого всего. Даже мысль эта кажется вполне реальной. Да ведь она и есть реальна. Он же умеет летать, он забыл об этом. А вдруг нет? Нет. Надо улетать. Иначе здесь он задохнётся. Ещё немного, и этому солнцу больше нечего в нём будет согревать. Он же умеет летать. Выпрямился, закрыл глаза и полетел.
Кто знает, может быть, оставшись, он мог быть и счастливее…
|